О деятельности наших соотечественников в Аргентине во время Великой Отечественной Воины

Из воспоминаний П.П. Шостаковского

Шостаковский Павел Петрович  – бывший офицер Русской императорской армии, выпускник Александровского военного училища. В дореволюционной России занимал должности начальника Петербургского отдела Международного общества спальных вагонов и европейских скорых поездов, с 1910 г. – директор Российского таксомоторного общества. С 1914 г. – в действующей армии, помощник начальника полевых железных дорог и железнодорожных войск Северо-Западного фронта, затем – в автомобильной прожекторной команде гвардейского тяжелого дивизиона. Штабс-капитан. В 1915 г. направлен в Италию для обеспечения поставок технического оборудования для Русской армии. В 1917 г. – член Технического комитета по автомобильному делу. С начала 1920‑х гг. – в эмиграции в Аргентине. Директор «Общества Фиат-Аргентина в Южной Америке». С 1 декабря 1943 г. председатель Славянского комитета Аргентины. В 1947 г. подал прошение в консульский отдел посольства СССР о советском гражданстве и вернулся на родину.

Воскресенье 22 июня 1941 года. Семья наша, ошеломленная первыми скудными известиями аргентинского радио о вторжении фашистов в Советский Союз, сидела у радиоприемника, и каждый старался доказать друг другу, что «этого не могло быть». Но уже к концу дня не оставалось сомнений и стали ясны размеры обрушившегося на Родину нашу огромного испытания…

 Знакомые аргентинцы из числа моих так называемых «друзей» лицемерно восторгались «патриотизмом» человека, который так безоговорочно верил в несокрушимость своей Родины, но сразу же начали ставить ему в укор, что он не отделяет народа от властей…

Зашла речь о том, что имеется международная союзная организация, разрешенная аргентинским правительством, несмотря на нейтралитет Аргентины, и что в эту организацию необходимо войти. Надо объединить русских эмигрантов. Их было, вероятно, около ста человек «старой эмиграции», но никто из собравшихся в тот день у нас, а также и мы сами не знали, что в Аргентине проживает по меньшей мере пятьдесят тысяч рабочих белорусов и украинцев, считавших себя советскими гражданами. Надо создать союз помощи потерпевшим от войны и принять активное участие в местной союзной деятельности. Не упускать ничего – благотворительные базары, концерты, спектакли и тому подобное.

Помню, я загорячился и резко заявил, что объединение, конечно, нужно, но нельзя называть его таким расплывчатым названием – «помощь пострадавшим от войны», а надо назвать его так, чтобы ясно было, что мы хотим представлять тех людей, которые борются за Советский Союз. Разговор сразу прекратился. Перешли на общие темы…И распрощались.

Через неделю я получил официальное извещение об оформлении Союза помощи пострадавшим от войны, – во главе были люди, с которыми я разговаривал по этому поводу. Повестка извещала, что П.П. Шостаковский может стать членом этого общества, уплачивая один песо в месяц. И – все. К деятельному участию не приглашали. Мы оставались в политическом, если можно так выразиться, одиночестве.

Что же делать, будем работать одни. Но – как? У меня есть оружие, хотя и незначительное – это перо. Однако использовать его в местных газетах невозможно. Буржуазная пресса моментально почувствовала, что пишет уже не тот Шостаковский, который писал литературные статьи о русских классиках. Руководствуясь, как всегда, в политике своими собственными чувствами, все еще не имея никакой базы и не дойдя еще до сознания необходимости эту базу наконец найти, я круто повернул на чисто патриотическую линию, оказавшуюся неприемлемой для буржуазных газет. Статьи возвращались с любезно лицемерными пометками и с просьбами написать что-нибудь про искусство, литературу и т. д.

Выход был один – найти возможность сказать свое слово, обходя буржуазную цензуру. Этого можно было добиться только путем издания газеты или журнала, в котором я сам бы имел последнее слово о том, что и как печатать…

Главный расход, связанный с журналом тиражом в две – три тысячи экземпляров, была бумага. Стоила она дорого, и доставать ее в Аргентине было трудно ввиду того, что импорт почти прекратился во время войны. Важен был и первый взнос в типографию…

И вдруг в один прекрасный день я получаю письмо от большого аргентинского коммерсанта в бумажном деле, некоего Итуррат, который предлагает бумагу! Для издания журнала!

Как выяснилось позже, этот Итуррат помогал всей союзной прессе, печатавшейся в то время в Аргентине, и, услышав о моем проекте, не замедлил включить мой – еще не существующий! – журнал в число тех, которым помогал.

Главная трудность исчезла…Семья решила, что как-нибудь справится с расходами, связанными с первым номером. Все на том же семейном совете, при активном участии внуков, которые страшно волновались за название журнала и обложку, было решено назвать его «Русская Земля», а на обложку поставить клише Кремля с собором Василия Блаженного и мавзолеем Ленина.

Оставалась проблема не менее важная – что писать, как писать и кто будет сотрудничать? Начался лихорадочный сбор материала, поиски сотрудников, и, наконец, был составлен первый номер. Продажа оказалась ничтожной, но мы не унывали, собирали второй номер. Работа шла усиленная. Евгения Александровна (жена П.П. Шостаковского – прим. авт) прибавила к своей ежедневной нелегкой домашней нагрузке работу по корректуре, которую они делали с Людмилой (дочерью П.П. Шостаковского – прим. авт.), переписку и всю канцелярскую работу, связанную с этим делом. Внуки тоже принимали горячее участие. Женя, которой уже исполнилось двенадцать лет, разносила журналы по магазинам, собирала потом плату. Я переводил статьи из всевозможных источников. То, что не переводил, писал сам, так как сотрудники не появлялись. Писал об истории России, о пережитых ею вражеских нападениях. Подписывался разными псевдонимами.

Постепенно начали появляться биографии и тексты выступлений руководителей советского правительства, и, несмотря на то, что писалось без толку и без программы, журнал все же понемногу стал приобретать патриотически-советский характер, с которым уже не могли согласиться ни наше эмигрантское окружение, ни аргентинские знакомые, называвшие себя «демократами».

Продолжая свою работу, как всегда одиночкой, я начал подходить уже с новой точки зрения к каждому вопросу.

Однако, как ни мал, как ни незначителен был этот журнал, правительственные чиновники Аргентины начали косо на него посматривать и постепенные ограничения на его продажу и рассылку привели к тому, что на 24‑ом номере, то есть после года существования, нам пришлось прекратить его издание. Это было большим ударом…

Вернемся к концу 1943 года.

В одно из последних воскресений ноября мы сидели за чайным столом одни…Постучались в дверь. Женя побежала открывать. Вся семья прислушивалась – кто бы это мог быть? Так давно у нас никто не бывал!

-  Русский, – зашептал младший Сережа.

Серафима посмотрела в щелочку и тихонько сказала:

-  Незнакомый какой-то…

Вошел действительно незнакомый человек, скромного вида, представился Карпиевичем и попросил разрешения сразу же объяснить причину своего посещения. Пришел он с фантастическим, как мне показалось, предложением, которое изложил кратко на русском языке с очень сильным украинским акцентом. Предложение его заключалось в следующем: не согласится ли Шостаковский взять на себя председательство Славянского объединения в Аргентине…

Вскоре письмом от «Комитета за единение славян в Аргентине» меня пригласили на 1‑й Славянский конгресс, который должен был состояться 1 декабря 1943 года в помещении чехословацкого культурно-гимнастического общества «Сокол».

С интересом и не без волнения пошел я на конгресс.

Там все произошло необычайно быстро. Встретил Карпиевич, вручил мандат делегата от одного из обществ помощи Родине, входившего в Славянское объединение…

С любопытством разглядываю лица делегатов…Сплошь рабочие. Симпатичные, открытые лица. Выражение у всех одно и то же – напряженное и твердое. Ясно, эти люди твердо знали, зачем они сюда пришли. Речи, доклады, разговоры велись на испанском языке. Да и нельзя было иначе. Делегаты принадлежали к двенадцати различным славянским национальностям и, чтобы понимать друг друга, приходилось говорить на всем понятном испанском языке. Не было на этом конгрессе ни споров, ни дебатов.

Конгресс был, по-видимому, пока чисто формальным актом, и целью его было выбрать новую исполнительную комиссию и пустить в ход работу Славянского союза, остановленную полицейским запрещением. Полиция держала под замком не только его помещение, но и некоторых из его деятелей в продолжении долгих шестнадцати месяцев.

Был зачитан отчет о проделанной работе с момента Славянского конгресса в Монтевидео, и потом приступили к выборам исполнительного комитета. Среди выбранных оказался и Шостаковский. В состав исполкома вошли представители от всех национальностей, состоявших в Славянском объединении…

Постепенно я понял, что новый исполком выбран для того, чтобы вывести Славянский Союз на ясную и определенную дорогу и покончить с трудностями и недоразумениями, которые имели в нем место раньше. Намечалась опасность раскола, который во что бы то ни стало надо было предупредить.

Существовала оппозиция большинству. Хотя она и состояла всего из двух организаций – белорусской «Библиотеки имени Луцкевича» и «Украинского дома» – возглавляла ее газета Стапрана «Русский в Аргентине» и поддерживала всеми силами полиция в лице Григорьева, оказавшемуся одно время, по неосведомленности славянских деятелей и предательству младороссов, председателем «Комитета за единение славян в Аргентине». Он пролез в руководство указанного комитета благодаря тому, что получил известность как автор ряда демагогических статей, печатавшихся в «Русском в Аргентине» под заглавием «Гей, славяне!». Кому-то нужно было составить ему положение «основоположника и руководителя славянского движения в Аргентине» и взять, таким образом, это движение под полицейский контроль. Правда, пребывание Григорьева в роли председателя было кратковременным и окончилось с появлением в комитете первого славянина, подвергшегося пыткам в «особом отделении» федеральной полиции при участии Григорьева в качестве переводчика.

Вместо Григорьева председателем комитета был выбран бывший официальный глава младороссов, князь Волконский. Это было завершением младоросской мечты стать во главе славянского движения. Они считали, что это место принадлежит им по праву, как «представителям России», старшей славянской сестры…

Интрига эта была прекращена с закрытием славянского комитета аргентинской полицией, что и привело к конгрессу, на котором я был выбран председателем…

Первую идею объединения славян подал славянский слет в августе 1941 года в Москве. Вскоре после начали появляться по всей Аргентине комитеты помощи славянским странам. Пример того, что на этой почве можно было сделать, подало женское «Объединение победы»…По примеру «Объединения победы» начали организовываться как общеславянские комитеты помощи, так и национальные – украинские, белорусские, польские, чехословацкие, югославские и болгарские. С целью их объединения в одну общеславянскую организацию явилась мысль созвать 1‑й Славянский Конгресс в Аргентине. Он должен был открыться в Буэнос-Айресе 14 августа 1942 года торжественным актом в присутствии союзных послов. В последний момент полиция, по доносу какого-то агента, взяла обратно свое разрешение.

Устроители конгресса решили перенести его в Монтевидео. Там он и состоялся 23–25 апреля 1943 года под именем 1‑го Латино-Американского Славянского Конгресса. Участвовало 260 делегатов от аргентинских славян, 126 от уругвайских, двое от чилийских югославов, один от боливийских поляков и один делегат от русских эмигрантов в Бразилии…
Шостаковский П.П. Путь к правде. Минск, 1960. С. 328–330, 335–342.

ЛАТИНСКАЯ АМЕРИКА

Из воспоминаний П.П. Шостаковского

…Второй славянский конгресс в Аргентине состоялся в ноябре 1946 года. К этому времени Славянский союз стал уже настолько заметной общественной единицей в стране, что целый ряд аргентинских общественных организаций отозвался на конгресс приветствиями и пожеланиями успеха, в том числе президент республики, министр иностранных дел, председатели сената и палаты депутатов…Участвовало в нем около 500 делегатов, представлявших 115 славянских организаций.











Акту открытия конгресса придало никогда до того не виданный блеск присутствие целого ряда дипломатических представителей славянских стран и Советского Союза. Помещение «Парке Нортэ», в котором все это состоялось, было забито до отказа десятитысячной толпой славян – теми, кто пришел первыми. Тысячи опоздавших остались за дверями помещения.

Энтузиазм счастливцев, имевших возможность присутствовать на этом акте, был неописуемый. В качестве председателя Славянского союза я открыл конгресс речью, в которой после приветствия, обращенного к славянским странам и их правительствам, объяснил, что славянское движение опирается на общее желание обеспечить прочный и длительный мир. После выступали официальные представители нескольких славянских стран.

Конгресс продолжался три дня и был своего рода триумфом исполкома, который его провел. Невзирая на явную очевидность истинных причин быстрого роста Союза и его успехов – которые надо было искать в появлении в Аргентине дипломатических представительств Советского Союза и славянских стран народной демократии и в установлении живой связи между колониями эмигрантов и их далекими родинами – многие славяне приписывали успех движения людям, которых видели, с которыми имели дело, то есть главным образом людям, составлявшим исполком…

Прошло всего 6 месяцев со времени 2‑го конгресса, а влияние его на славянскую массу сказалось полностью. Организации, державшиеся раньше в стороне от Славянского союза, стали теперь примыкать к нему все в большем и большем количестве. Пробудилось также славянское самосознание там, где оно дремало. В самых затерянных уголках Аргентины стали образовываться славянские объединения. Вместе с количественным ростом появились и материальные возможности, о которых нельзя было и мечтать всего год тому назад. Так явилась возможность завести собственную типографию и основать издательство «Славянский союз».

Но по мере того как рос энтузиазм среди славянской эмиграции, росли подозрительность и враждебное отношение к Славянскому союзу аргентинских властей и полиции. Пугали размеры движения, покрывшего всю Аргентину сетью своих организаций, начиная с долины Чубута на патагонском юге до Чако и Формоза на севере, от Мар-дел-Плата на востоке до Мендосы на западе. Началась лицемернейшая и подлейшая игра – полиция разрешала такой-то акт и собрание, а муниципалитет заявлял, что намеченное помещение не имеет достаточного количества…женских уборных или вентиляция недостаточно сильна…

В создании всякого рода препятствий, граничивших с открытым издевательством, полиция была неистощима. Кончилось тем, что правительство Перона пошло по пути клеветы и провокации. В середине марта 1949 года должен был состояться 3 Славянский конгресс в Аргентине. Официально полиция в самой любезной форме дала разрешение на его открытие. Задерживалось лишь одобрение помещения, снятого под конгресс. Все ожидали, что это разрешение придет, как всегда, в последний момент, и в назначенный день и час делегаты начали собираться у входа в «Паркэ Нортэ». Придя на место, я удивился полному отсутствию полиции и обратил внимание своих товарищей на это необычайное обстоятельство.

-  Боюсь, не провокация ли это? Пойду в канцелярию «Паркэ Нортэ», попробую по телефону добиться окончательного ответа на нашу просьбу…

-  Отлично, а я предупрежу делегатов, чтобы были начеку и при первом намеке на провокацию немедленно расходились, – сказал секретарь.

Действительно, не успел я взяться за телефон, как послышался звон разбиваемых окон и провокационные крики.

-  Провокация! Все по домам! – скомандовал секретарь, и делегаты быстрым шагом разошлись в разные стороны.

Провокаторы, бывшие андерсовские вояки, остались одни. План «особого отделения» полиции оказался сорванным – никакого побоища не произошло. Оставшись одни, провокаторы смутились и разбежались. Тогда появилась полиция – пешая и конная – прекращать «беспорядок». Улица была пуста…Полиция обыскала помещение Славянского союза и секвестировала все его делопроизводство, невзирая на то, что ничего при этом найдено не было.

Исполком был обвинен в руководстве организацией, преследовавшей якобы антиаргентинские цели. Правительственным декретом Славянский союз был объявлен распущенным. Членов исполкома арестовали и постановили выслать из Аргентины, как нежелательных иностранцев. Против меня начали процесс о лишении аргентинского гражданства «за антисоциальную доктрину, которой он придерживается, и за разлагающую его деятельность».

Появились слухи, что я – «коммунистический агитатор», посланный советским правительством в Южную Америку с документами «настоящего» Шостаковского на предмет пропаганды…

Начались тяжелые годы для славян в Аргентине. Их лишали работы только за то, что они принадлежали к Славянской объединению. Все организации были опечатаны полицией, библиотеки конфискованы; из некоторых организаций полиция увезла рояли, пишущие машинки, мебель и т. д. Люди, которые за эти годы привыкли жить большой семьей, оказались без возможности собираться, чтобы проводить ту культурную деятельность, что они до сих пор вели. При этом семь членов исполкома и несколько других славян из разных организаций сидели в заключении. Надо было их кормить, а также поддерживать семьи. Одну из жен заключенных даже выгнали из квартиры, а о работе они и мечтать не могли, имея мужей в тюрьме. Славянские женщины стали организовываться группами, носить ежедневно передачу в тюрьму…

Спустя некоторое время после разгрома славянского объединения члены распущенных организаций снова принялись за работу. Вскоре советские граждане добились возможности организовать спортивно-культурные клубы и начать понемногу объединять в них советских граждан, проживающих в Аргентине. Этими клубами руководили и воспитывали в них молодежь белорусы и украинцы, в свое время воспитанные Славянским Союзом. Одним из величайших удовлетворений, испытанных мною во всей его жизни, было вступление моих внуков в один из этих клубов…Дети работали с увлечением – разносили газеты, которые печатались на русском и украинском языках, собирали подписчиков и членов клуба, собирали деньги на заключенных, в очередь с группами молодежи посещали арестованных в назначенные дни. Вошли они в эту работу совершенно естественно. У них не было ни тех сомнений, ни тех трудностей, с которыми столкнулся я в свое время…

Шостаковский П.П. Путь к правде. Минск, 1960. С. 348–353.